В нашем большом дворе 12-квартирного двухэтажного дома росло четыре груши, которые по осени манили крупными сочными плодами. Все груши во дворе были общими, но одну, крайнюю, дед Антон считал своей собственностью. Может быть, потому, что раньше здесь стоял его частный дом.
Возраст деда страшно было произносить вслух – он был участником всех войн, которые велись после 1812 года. И грушу свою дед оборонял от пацанов профессионально, налетая с тонкой боевой лозой с той стороны, откуда его никак не ждали. Те немногие плоды, которые удавалось сорвать с груши деда Антона, казались нам намного вкуснее, сочнее и ароматнее, чем с других деревьев во дворе.
Как-то раз, когда я стругал из деревяшки саблю на школьное представление, подошел дед Антон. Дело шло у меня неловко, да и не успевал я до завтрашнего дня, поэтому я рискнул попросить у грозного старика:
– Дед Антон, выручи, дай свою саблю в школу. Позарез нужно. Я тебе вечером назад принесу. Клянусь!
Ухмыльнулся в свои громадные усы жадный дед и молча ушел от меня. И вдруг, через некоторое время, он появился опять. Я не поверил своим глазам – в руках он нес свою боевую саблю в ножнах, расписанных узорами. Это было чудо! Изящный эфес, длинный клинок, чуть изогнутый на конце. А сталь сабли, казалось, звенела и пела даже в ножнах. Такое оружие вызывало восторг и... страх. Повел меня дед Антон за сарай, где все время выбивалась из земли поросль клена. По-молодецки выхватил из ножен саблю...
– А-а-а-ах! – звеня, клинок описал круг в воздухе и ювелирно вырезал среднее деревце из ряда. Поморщился дед от боли (плечо у него было разрублено в Гражданскую) и передал саблю мне. Я встал повыше на старый пенек:
– А-а-а-ах! – недовольно звеня, клинок врезался в землю -все же не хватило длины мальчишеской руки.
Однако дед Антон дал мне саблю в школу. Школьного представления я уже не помню, да тогда зрители все больше смотрели на саблю в моей руке, а после выступления каждый хотел подержать ее.
Счастливый, я со своим другом Юрком возвращался вечером домой с саблей, завернутой в мешковину. Около сквера дорогу нам перегородили двое подростков. Пару раз они у нас уже забирали деньги, когда мы поздно возвращались со школьных соревнований, пока за мной не стал заходить отец. Были они старше нас на три-четыре года, но как много это для мальчишек!
– Такие люди, и без охраны?! Вываливайте свои золотые, буратины недоструганные! И мешок свой развязывай, что за подарок ты нам принес? – размахивал рыжий перочинным ножом, для устрашения чиркая им по одежде. Не жаль было отдать «золотые», но саблю...
Я встал на дорожный бордюр, рука в мешке нащупала рукоятку с эфесом. Только бы получилось!
– А-а-а-ах! – и сабля описала очередной круг своей биографии. Чуть зацепив за асфальт, клинок высек искры в темноте и замер вертикально, ожидая команду хозяина...
На следующий день Юрок в классе взахлеб рассказывал:
– Я их держу, а Витек саблею, саблею!.. Вот только что от них и осталось, – и показывал изумленным одноклассникам перочинный ножик, который от неожиданности бросили отступившие подростки.
Когда я принес саблю старику, он сидел в кресле, прикрыв глаза.
– Дед, ты только не умирай. Поживи еще годик, пока я подрасту. Рубать меня научишь. Я больше никогда не буду у тебя груши воровать! – наивно тарахтел я.
Ухмыльнулся дед в усы:
– Груши рвите – не жалко. Дерево не обламывайте – живое оно. Саблю мне мой дед передал. Рубака был! Сначала голова слетала, а потом разбирался, чья. Не успеешь – твоя слетит.
Время было такое...
Он умер через три месяца. Куда подевалась сабля деда Антона, я думаю, знал только он.

---